Эмили/Стефани; ust; 512 словЭмили называет Стефани своей подругой и смотрит на нее прямо да с хищным прищуром; той не нужно много времени, чтобы очароваться лгуньей и поверить любым сладким словам. Наживка — сухой мартини средь бела дня и девичьи разговоры по душам, пока сыновья играют в комнате наверху — вспарывает ей горло, а наивная святоша этого даже не замечает. Благослови спаситель таких дурочек, думает миссис Нельсон, лежа на диване в своей гостиной, как четки перебирая бусины браслета дружбы; завтра в этот дом она уже не вернется. Жизнь Стефани катится в тартарары не тогда, когда муж и брат гибнут в автокатастрофе — нет, хрупкий мирок мамы-блоггерши рушится, когда в обеденный перерыв Эмили звонит ей и просто спрашивает: «привет, не заберешь моего сына сегодня после школы?» (и самая лучшая в мире мамочка-мамуля без колебаний отвечает подруге: «да»).
Святая дуреха ведется на томные взгляды и пошловатые шутки, натянутые улыбки других мамаш и интерес к ее нелепым носкам со зверями (просто для протокола: миссис Нельсон правда жаль, что все получается именно так). Она паршивая мать, и лучшее, что она может сделать для своего ребенка — выстрелить себе в лицо (денег со страховки как раз хватит тому на колледж); это ее собственные слова, Стефани может поручиться.
Лучшее, что она может сделать для себя — жить за двоих.
Эмили любит дорогие костюмы, духи стоимостью в целый гардероб новой/единственной подруги и своего сынишку; или не так: Эмили любит напиться до полной отключки, а после скормить мужу и святой дурехе очередную сладкую сказку — у нее был трудный день, у нее босс урод, у нее нет денег. Миссис Нельсон позирует художницам голой, много врет и хранит в гардеробной пистолет; она умеет стрелять, готовить правильный мартини, ездить верхом и устраивать поджоги, замаскированные под несчастный случай (сворачивать шеи — нет). Ее близняшка тонет в озере, решив покончить жизнь самоубийством, а сестра на следующий день совершенно случайно находит ее труп; она была бы хороша в черном брючном костюме, стоя в центре похоронной церемонии, знай кто-то, кроме пронырливой дуры Стефани, что девочек было двое. Хоуп и Фэйт, надежда и вера — имена, данные им обеим в насмешку.
Ветер колышет юбку легкого голубого сарафана Стефани, когда полицейские сообщают той о трагической смерти мужа и брата; ловкая загорелая рука Эмили гладит ее бедро под белым платьем, когда они сидят на диване в гостиной (миссис Нельсон смотрит на раскрасневшееся-опухшее от плача лицо подруги, а затем целует ту медленно и нежно). Дурочка-святоша не убегает от нее в истерике, и тогда в голове Эмили утверждается мысль: дело выгорит (синим пламенем, как и всегда). Она крутится по своему чудесному светлому дому в голубом платье — пышные юбки взлетают вверх, — чтобы выступить на сцене на бис и поставить в спектакле кроваво-алую точку; ее синяки от «побоев» еще не сошли до конца. Стефани сейчас — героиня долбаной пьесы абсурда; до титров убьют кого-то еще, а зрители за кадром по указке режиссера послушно захлопают в ладоши. Если не врать себе: смерть святоши в прямом эфире стоит миллиона подписчиков на ее мамском блоге, особенно, если курок спустит горячая красотка вроде миссис Нельсон.
Браслетик дружбы жжет Эмили руку под тюремной робой; огонь, в котором она сгорела дотла, был не синим (Стефани думает: небесно-голубой идет этой лгунье куда больше).