артемис фаул был прав
Джек Робинсон/Фрайни Фишер; ust; 982 словаИнспектор Робинсон выглядит как деревянный болванчик с криво посаженной на шею головой — с острыми серо-бумажными скулами, осунувшийся, такой блеклый и невыразительный на фоне своего кабинета, своего костюма и галстука, на фоне этого города, слугой которого когда-то себя назвал. Он вывернут войной наизнанку и еле-еле собран по кусочкам обратно — неумелые, нарочито грубые швы на старых ранах саднят и ноют, но это все, что у него есть; с неизменным морем бумажной работы, браком, кажущимся со стороны счастливым, но на деле трещащим по швам; с помощником Коллинзом, неглупым и исполнительным, но, однозначно, лишенным должного опыта, вылезающим из кожи вон, только бы угодить начальнику. У него из узкого спектра эмоций картонной куклы — разве что хмурый взгляд из-под пушистых бровей, сжатые в тонкую нить губы и гордо вздернутый подбородок как у занятого, серьезного человека.
…а потом в ванной комнате жертвы появляется Фрайни — тоже вывернутая наизнанку, сшитая-перешитая, пережившая многое, если не все — и легким движением руки в изящной дамской перчатке толкает Джека Робинсона в пропасть, окончательно срывая его голову с хлипких износившихся шарниров.
(голыми руками, без скальпеля и анестезии вскрывая старые раны — те самые, что все еще ноют по вечерам, предвещая резкую перемену погоды)
«Меня не влечет к мисс Фишер», — говорит Джек сам себе, и какое-то время это действительно так: поначалу действия скучающей эксцентричной дамочки, возомнившей себя великим детективом, вызывают у него только новые приступы мигрени и усталость — но ни капли злости или раздражения. Спаси боже, он не хотел бы, чтобы однажды утром кто-то наткнулся на ее труп в местной реке и уж тем более не хотел бы расследовать эту смерть, но такой бесславный финал, по крайней мере, был бы предсказуем — как, бывает, кошка, бросающаяся под колеса такси, иногда остается изувеченной на асфальте. Но Фрайни не кошка, у нее не девять жизней и она не умеет приземляться на все четыре лапы, падая с чьей-нибудь крыши, запутавшись в нитке собственных бус; «На ваше счастье я была в перчатках, — в своей привычной манере беззаботно взмахивает руками она, отвечая на не высказанный вслух упрек, или: — Я не хочу зря отнимать у полиции время, вы люди занятые, а я одинокая свободная женщина», и Джек лишь громко вздыхает, сдерживая внутри себя желание отчитать ее, как шаловливого ребенка.
Но вместе с усталостью и ноющей головной болью приходит азарт — куда бы Фрайни ни шла, убийства преследуют ее грязно-серой тенью, безобразно растекшейся по земле, и Джек стаптывает все свои туфли, стараясь угнаться за леди-детективом. Мисс Фишер плевать, что ее не все воспринимают всерьез, мисс Фишер плевать, что порой она действует неосмотрительно и необдуманно — с каждой новой загадкой ее глаза сияют ярче золотого тиснения на собственной визитной карточке из плотного белого картона, ярче звезд на черной небесной тряпке, ярче полицейского фонарика, узким лучом желтого света шарящего по углам. Ее радость от очередного успешно раскрытого дела с каждым разом все громче; громче беспокойного крика чаек у воды, где рыбаки нашли чей-то труп, запутавшийся в сетях, громче истеричного гудка автомобиля, похоронившего неизвестного под своими колесами, чью личность еще предстоит установить, а инспектор Робинсон ловит себя на том, что от нетерпения у него чуть дрожат руки. «Меня не влечет к мисс Фишер», — убеждает он сам себя, стоит только предательской мысли яркой лапочкой вспыхнуть в голове, и наслаждается новым перевернутым миром, щедро дарованным ему Фрайни, ведь что бы это был за мир без нее.
(он стаптывает все свои туфли, стараясь угнаться за леди-детективом, стремительно летящей вперед, раскрыв руки в приветственном жесте, и впервые за долгое время по-настоящему понимает, что все еще жив)
Когда Джек целует ее, то не чувствует абсолютно ничего — или же ему просто очень нужно убедить себя в этом; Фрайни все портит, насмешливо бросив «да, я поцеловала вас в ответ и не собираюсь за это извиняться!», близко-близко наклонившись к его лицу, и инспектор Робинсон еще долго не может выкинуть из головы ее мягкие теплые губы, что оставили алые росчерки на его собственных, и узкую ладонь, легшую ему на колено. Забыть о фотографиях леди-детектива, лежащих в картонной папке в верхнем ящике стола тоже непросто, и раз-другой он и правда собирается если не выкинуть их, то уж точно убрать подальше — но вместо этого просто уносит домой, стыдливо спрятав в кипе каких-то документов, будто бы кому-то пришло в голову без спроса заглянуть в его портфель. «Меня не влечет к мисс Фишер», — напоминает он себе, вздыхая медленно и тяжело, когда Фрайни снова сидит у него на столешнице, о чем-то увлеченно рассказывая, а юбка, кажущаяся бесстыдно короткой, еле-еле скрывает подвязки ее чулок, объявших красивые стройные ножки; в плывущих перед глазами белых пятнах угадываются полицейские рапорты, что кажутся инспектору особенно интересными именно в тот момент, когда женщина снова склоняется к нему, тонкими прохладными пальцами касаясь шеи, поправляя галстук. Однажды Джек ненадолго прикрывает глаза, и ему начинает казаться, что Фрайни сидит не на столешнице, а уже у него на коленях, и та вежливо, очень вежливо не замечает, насколько сильно очередной тяжелый вздох напоминает стон.
(помощник Коллинз боится лишний раз зайти в кабинет начальника, потому что всегда чувствует себя лишним на этом празднике жизни)
Он бежит от ее «убийственного платья», как последний трус, и мисс Фишер на прощанье говорит, свесившись с перил, что ей очень жаль; Джеку тоже очень жаль, хотя он уверен, что поступает правильно, не поддаваясь на все эти провокации — и сегодня, и завтра, и всегда. Дорога до дома кажется изнурительно долгой, а перед глазами еще долго стоят узкие алые губы Фрайни, убранные невидимками черные волосы и шелк платья, оттеняющий ее белую кожу, которого мало, безбожно мало; инспектор Робинсон несколько минут сидит в темноте салона машины перед входной дверью, смотря в одну точку, и не может привести мысли в порядок. «Мисс Фишер не может вас принять, она… она не одна…» — смущенно бормочет Дороти следующим утром, не пропуская его дальше порога и не поднимает на мужчину глаз, созерцая мыски своих туфелек, пока ее ушки розовеют; тот понимающе кивает и выходит на улицу быстрым шагом, скомкав в руках собственную шляпу, игнорируя крик Дот «детектив-инспектор, положить вам с собой печенья?».
«Меня не влечет к мисс Фишер», — хочется сказать ему по привычке, но, очевидно, на этот раз это ложь.
…а потом в ванной комнате жертвы появляется Фрайни — тоже вывернутая наизнанку, сшитая-перешитая, пережившая многое, если не все — и легким движением руки в изящной дамской перчатке толкает Джека Робинсона в пропасть, окончательно срывая его голову с хлипких износившихся шарниров.
(голыми руками, без скальпеля и анестезии вскрывая старые раны — те самые, что все еще ноют по вечерам, предвещая резкую перемену погоды)
«Меня не влечет к мисс Фишер», — говорит Джек сам себе, и какое-то время это действительно так: поначалу действия скучающей эксцентричной дамочки, возомнившей себя великим детективом, вызывают у него только новые приступы мигрени и усталость — но ни капли злости или раздражения. Спаси боже, он не хотел бы, чтобы однажды утром кто-то наткнулся на ее труп в местной реке и уж тем более не хотел бы расследовать эту смерть, но такой бесславный финал, по крайней мере, был бы предсказуем — как, бывает, кошка, бросающаяся под колеса такси, иногда остается изувеченной на асфальте. Но Фрайни не кошка, у нее не девять жизней и она не умеет приземляться на все четыре лапы, падая с чьей-нибудь крыши, запутавшись в нитке собственных бус; «На ваше счастье я была в перчатках, — в своей привычной манере беззаботно взмахивает руками она, отвечая на не высказанный вслух упрек, или: — Я не хочу зря отнимать у полиции время, вы люди занятые, а я одинокая свободная женщина», и Джек лишь громко вздыхает, сдерживая внутри себя желание отчитать ее, как шаловливого ребенка.
Но вместе с усталостью и ноющей головной болью приходит азарт — куда бы Фрайни ни шла, убийства преследуют ее грязно-серой тенью, безобразно растекшейся по земле, и Джек стаптывает все свои туфли, стараясь угнаться за леди-детективом. Мисс Фишер плевать, что ее не все воспринимают всерьез, мисс Фишер плевать, что порой она действует неосмотрительно и необдуманно — с каждой новой загадкой ее глаза сияют ярче золотого тиснения на собственной визитной карточке из плотного белого картона, ярче звезд на черной небесной тряпке, ярче полицейского фонарика, узким лучом желтого света шарящего по углам. Ее радость от очередного успешно раскрытого дела с каждым разом все громче; громче беспокойного крика чаек у воды, где рыбаки нашли чей-то труп, запутавшийся в сетях, громче истеричного гудка автомобиля, похоронившего неизвестного под своими колесами, чью личность еще предстоит установить, а инспектор Робинсон ловит себя на том, что от нетерпения у него чуть дрожат руки. «Меня не влечет к мисс Фишер», — убеждает он сам себя, стоит только предательской мысли яркой лапочкой вспыхнуть в голове, и наслаждается новым перевернутым миром, щедро дарованным ему Фрайни, ведь что бы это был за мир без нее.
(он стаптывает все свои туфли, стараясь угнаться за леди-детективом, стремительно летящей вперед, раскрыв руки в приветственном жесте, и впервые за долгое время по-настоящему понимает, что все еще жив)
Когда Джек целует ее, то не чувствует абсолютно ничего — или же ему просто очень нужно убедить себя в этом; Фрайни все портит, насмешливо бросив «да, я поцеловала вас в ответ и не собираюсь за это извиняться!», близко-близко наклонившись к его лицу, и инспектор Робинсон еще долго не может выкинуть из головы ее мягкие теплые губы, что оставили алые росчерки на его собственных, и узкую ладонь, легшую ему на колено. Забыть о фотографиях леди-детектива, лежащих в картонной папке в верхнем ящике стола тоже непросто, и раз-другой он и правда собирается если не выкинуть их, то уж точно убрать подальше — но вместо этого просто уносит домой, стыдливо спрятав в кипе каких-то документов, будто бы кому-то пришло в голову без спроса заглянуть в его портфель. «Меня не влечет к мисс Фишер», — напоминает он себе, вздыхая медленно и тяжело, когда Фрайни снова сидит у него на столешнице, о чем-то увлеченно рассказывая, а юбка, кажущаяся бесстыдно короткой, еле-еле скрывает подвязки ее чулок, объявших красивые стройные ножки; в плывущих перед глазами белых пятнах угадываются полицейские рапорты, что кажутся инспектору особенно интересными именно в тот момент, когда женщина снова склоняется к нему, тонкими прохладными пальцами касаясь шеи, поправляя галстук. Однажды Джек ненадолго прикрывает глаза, и ему начинает казаться, что Фрайни сидит не на столешнице, а уже у него на коленях, и та вежливо, очень вежливо не замечает, насколько сильно очередной тяжелый вздох напоминает стон.
(помощник Коллинз боится лишний раз зайти в кабинет начальника, потому что всегда чувствует себя лишним на этом празднике жизни)
Он бежит от ее «убийственного платья», как последний трус, и мисс Фишер на прощанье говорит, свесившись с перил, что ей очень жаль; Джеку тоже очень жаль, хотя он уверен, что поступает правильно, не поддаваясь на все эти провокации — и сегодня, и завтра, и всегда. Дорога до дома кажется изнурительно долгой, а перед глазами еще долго стоят узкие алые губы Фрайни, убранные невидимками черные волосы и шелк платья, оттеняющий ее белую кожу, которого мало, безбожно мало; инспектор Робинсон несколько минут сидит в темноте салона машины перед входной дверью, смотря в одну точку, и не может привести мысли в порядок. «Мисс Фишер не может вас принять, она… она не одна…» — смущенно бормочет Дороти следующим утром, не пропуская его дальше порога и не поднимает на мужчину глаз, созерцая мыски своих туфелек, пока ее ушки розовеют; тот понимающе кивает и выходит на улицу быстрым шагом, скомкав в руках собственную шляпу, игнорируя крик Дот «детектив-инспектор, положить вам с собой печенья?».
«Меня не влечет к мисс Фишер», — хочется сказать ему по привычке, но, очевидно, на этот раз это ложь.
@темы: фф, miss fisher's murder mysteries