артемис фаул был прав
Нэнси Дрю, time travel au, даркфик, 1168 словНэнси Дрю восемнадцать, и она умирает уже ровно девяносто лет.
— Бог мой, милая, неужели ты сама не понимаешь, что едва не погибла? — у Карсона Дрю из эпохи Великой депрессии щегольской пиджак с торчащими длинными лацканами и до нелепости смешными накладными плечами, а от длинного грубого пальто пахнет дорогим одеколоном и кофе — наверное, пролил, неловко тряхнув рукой с чашкой, узнав, во что опять ввязалась неугомонная сыщица, рассеянно думает Нэнси. Мужчина держит дочь за руки, с одуряющей нежностью гладя большими пальцами тыльные стороны ее ладоней, а та стоит, низко опустив голову, будто ей и впрямь стыдно; его голос дрожит от волнения, он еще не успел до конца осознать, что все как всегда обошлось, и потому прижимает к себе девушку так сильно, что ее ребра вот-вот жалобно хрустнут. — Солнышко, неужели ты не понимаешь, что это все-все — по-настоящему опасно?
Та уже привычно послушно кивает, соглашаясь со словами отца, но правда ведь в том, что все это «по-настоящему опасно» в девяноста девяти случаях ведет к ненастоящей смерти. Если быть точной, сначала она задыхается в своей же горящей машине, два колеса которой, ко всему прочему, были пробиты, а ремень безопасности заклинило; уже после было удушье шнуром от торшера, улетевший с тридцатого этажа в шахту лифт с перерезанным тросом, полет с крыши какого-то-там-чертова-небоскреба и багряный цветок крови, распустившийся на месте пули между четвертым и третьим ребрами слева. Нэнси педантично записывает в пухлый блокнот каждую свою смерть, чтобы не сбиться, и каждый новый виток, в котором оказывается, уйдя из жизни в предыдущем; она распутывает очередной клубок тайн, каждый раз гадая, чем это кончится, а тонкие бумажные странички стремительно заполняются ее старательным каллиграфическим почерком. Это все похоже на какую-то видеоигру, где ты переходишь с уровня на уровень, а умерев, начинаешь с последней точки сохранения — пусть даже значение слова «видеоигра» Нэнси узнает лишь спустя десятилетия; это все слишком сильно похоже на чью-то несмешную шутку, только вот почему-то ты так иррационально чувствуешь копоть у себя в горле и легких, задыхаясь, и настоящий до мерзости и тошноты запах своей же крови.
Все всегда хорошо заканчивается, ей фантастически, удивительно везет, — с друзьями, Нэдом, таинственными историями, не дающими ей прохода и не дающими скучать — пока она ходит по краю, ровно держа спину, расставив руки в стороны и не глядя себе под ноги. Но все же, маленькая рыжая Нэнси, давай честно: пока ты не смотришь вниз, ты до последнего не можешь заметить, как кто-то ухватил тебя за лодыжку холодными тонкими пальцами и безжалостно сбросил в пропасть.
(и ты, признайся, просто физически не можешь все это остановить)
*
Чужие голоса, преследующие ее день за днем, долетают до измученного мозга приглушенно, как через упругую вату, и сливаются в бесконечно нудный, мешающий сосредоточиться гул. Нэнси уже устала считать витки и эпохи, слишком быстро и неуловимо сменяющие друг друга, и проекции любимых людей, в которых все труднее распознать их настоящих; распознать то малое, что еще осталось не искореженным. Она так правильно, так привычно до глубокой ночи сидит за столом, склонившись над очередным загадочным делом, и осторожно трет уставшие и раскрасневшиеся глаза, а потом наливает себе еще кофе и несильно кусает себя за руку, пытаясь привести в чувство и разбудить. Впервые за долгое время она пугается и вздрагивает, когда ощущает на своем плече тяжелую и крепкую мужскую руку.
— Я же просил тебе прекратить, Нэнси, милая, это же не шутки, все это очень опасно! — ее отец еще бледнее, чем в прошлый раз, а Нэнси хочется верить, что следующий так и не настает. Он стоит в дверном проеме ее комнаты, скрестив на груди руки, пока дочь не убирает все документы по делу в одну ставшую пухлой папку с эмблемой «ND», не щелкает выключателем настольной лампы и не забирается в кровать; Карсон Дрю целует девушку в лоб и на ощупь уходит в темноту коридора, закрыв за собой дверь. Нэнси слушает его удаляющиеся шаги вместе со скрипом половиц и ждет, терпеливо считая про себя минуты, а потом включает под одеялом карманный фонарик.
— Прекрати это! Сделай уже, черт тебя возьми, что-нибудь! — истерично кричит на нее Бесс, захлебываясь слезами, а Джорджи обнимает кузину за плечи, прижимая к себе; Нэнси, опять же, в первый раз думает, что если бы не Фейн, подруга набросилась бы на нее с кулаками. От той розовощекой блондиночки-хохотушки не осталось и следа — дом семьи Марвин, попавшихся врагам любопытной сыщицы под горячую руку, на днях перевернули вверх дном, мать Элизабет слегла с нервным срывом, а каждое утро у них под дверью обнаруживается новая дохлая кошка в знак того, что все только начинается. Взгляд Джорджи же тяжелый, как айсберг, и такой же холодный; «Ты уже совсем заигралась, Нэнси, — мрачно решительно говорит она, строго сдвинув брови, и еще: — Хватит, прошу тебя, нам страшно, правда страшно. Попробуй наконец хоть немного пожить как все нормальные люди, без этих твоих… тайн».
Нэнси обещает им всем, — взволнованному отцу, зареванной Бесс, рассерженной Джорджи — что что-нибудь придумает, что уже совсем скоро все будет хорошо; «Я здесь, — просто говорит она в трубку телефона с маячком, прекрасно зная, что ее услышат и правильно поймут, и мысленно аплодирует себе — после стольких лет голос у нее уже почти не дрожит, а земля не уходит из-под ног. — Я здесь, придите и поймайте меня».
(Карсон Дрю всю ночь не находит себе места, тщетно пытаясь дозвониться до дочери, а уже утром все начинается сначала, будто кто-то нажал на клавишу «restart»)
*
На Бесс Марвин из 2017 года рваные выбеленные подвернутые джинсы, короткий топ и ошейник-чокер, плотным кольцом обхвативший шею (Нэнси думает, что по какой-то причине опять оказалась в девяностых, и ей даже приходится подсчитывать, сколько раз она уже успела умереть, прежде чем она понимает, что все верно и это снова виток). Джорджи Фейн из нового десятилетия двадцать первого века курит отвратительные дешевые сигареты, мечтает прыгнуть с парашютом и играет в видеоигры, а ее стрижка становится совсем уж экстремально короткой, куда смелее, чем годы до этого. У Элен Корнинг уже двое детей, Ханна Груин может приготовить традиционное блюдо почти любой кухни мира, а Карсон Дрю из-за всех пережитых дочерью приключений выглядит очень уставшим и слишком рано поседевшим; девушка смотрит на всех этих людей вокруг себя, пытаясь как можно лучше вместить новые проекции в радужку своих глаз, прежде чем «блокнот смертей» пополнится новой строчкой.
Нэнси насмерть сбивает машина очередных ублюдков, потому что она опять подобралась слишком близко к разгадке; Нэнси задыхается в тесном душном подвале заброшенного здания городского суда с заколоченными окнами и дверьми, Нэнси сгорает заживо в чужом доме, Нэнси судорожно зачерпывает пальцами собственную кровь из простреленного бедра, хотя понимает, что уже ничего не успевает сделать. Она умирает снова и снова, снова, снова и снова, чтобы этого не случилось с кем-то другим; она умирает уже девяносто лет, потому что однажды сорвалась в пропасть, потому что однажды ей просто внезапно перестало везти.
Старенький облезлый катер с пробитым дном в агонии чихает-фыркает мотором, выпуская последние оставшиеся в баке пары бензина в воздух, и замолкает навсегда, уходя ко дну; где-то в мире совсем скоро воскреснет новая маленькая рыжая Нэнси Дрю, живущая от пули промеж глаз до перерезанного троса, от ножевого ранения до нераскрывшегося купола парашюта.
(но все-таки, милая, ты и сама прекрасно знаешь: у всякой пропасти так или иначе должно быть дно)
— Бог мой, милая, неужели ты сама не понимаешь, что едва не погибла? — у Карсона Дрю из эпохи Великой депрессии щегольской пиджак с торчащими длинными лацканами и до нелепости смешными накладными плечами, а от длинного грубого пальто пахнет дорогим одеколоном и кофе — наверное, пролил, неловко тряхнув рукой с чашкой, узнав, во что опять ввязалась неугомонная сыщица, рассеянно думает Нэнси. Мужчина держит дочь за руки, с одуряющей нежностью гладя большими пальцами тыльные стороны ее ладоней, а та стоит, низко опустив голову, будто ей и впрямь стыдно; его голос дрожит от волнения, он еще не успел до конца осознать, что все как всегда обошлось, и потому прижимает к себе девушку так сильно, что ее ребра вот-вот жалобно хрустнут. — Солнышко, неужели ты не понимаешь, что это все-все — по-настоящему опасно?
Та уже привычно послушно кивает, соглашаясь со словами отца, но правда ведь в том, что все это «по-настоящему опасно» в девяноста девяти случаях ведет к ненастоящей смерти. Если быть точной, сначала она задыхается в своей же горящей машине, два колеса которой, ко всему прочему, были пробиты, а ремень безопасности заклинило; уже после было удушье шнуром от торшера, улетевший с тридцатого этажа в шахту лифт с перерезанным тросом, полет с крыши какого-то-там-чертова-небоскреба и багряный цветок крови, распустившийся на месте пули между четвертым и третьим ребрами слева. Нэнси педантично записывает в пухлый блокнот каждую свою смерть, чтобы не сбиться, и каждый новый виток, в котором оказывается, уйдя из жизни в предыдущем; она распутывает очередной клубок тайн, каждый раз гадая, чем это кончится, а тонкие бумажные странички стремительно заполняются ее старательным каллиграфическим почерком. Это все похоже на какую-то видеоигру, где ты переходишь с уровня на уровень, а умерев, начинаешь с последней точки сохранения — пусть даже значение слова «видеоигра» Нэнси узнает лишь спустя десятилетия; это все слишком сильно похоже на чью-то несмешную шутку, только вот почему-то ты так иррационально чувствуешь копоть у себя в горле и легких, задыхаясь, и настоящий до мерзости и тошноты запах своей же крови.
Все всегда хорошо заканчивается, ей фантастически, удивительно везет, — с друзьями, Нэдом, таинственными историями, не дающими ей прохода и не дающими скучать — пока она ходит по краю, ровно держа спину, расставив руки в стороны и не глядя себе под ноги. Но все же, маленькая рыжая Нэнси, давай честно: пока ты не смотришь вниз, ты до последнего не можешь заметить, как кто-то ухватил тебя за лодыжку холодными тонкими пальцами и безжалостно сбросил в пропасть.
(и ты, признайся, просто физически не можешь все это остановить)
*
Чужие голоса, преследующие ее день за днем, долетают до измученного мозга приглушенно, как через упругую вату, и сливаются в бесконечно нудный, мешающий сосредоточиться гул. Нэнси уже устала считать витки и эпохи, слишком быстро и неуловимо сменяющие друг друга, и проекции любимых людей, в которых все труднее распознать их настоящих; распознать то малое, что еще осталось не искореженным. Она так правильно, так привычно до глубокой ночи сидит за столом, склонившись над очередным загадочным делом, и осторожно трет уставшие и раскрасневшиеся глаза, а потом наливает себе еще кофе и несильно кусает себя за руку, пытаясь привести в чувство и разбудить. Впервые за долгое время она пугается и вздрагивает, когда ощущает на своем плече тяжелую и крепкую мужскую руку.
— Я же просил тебе прекратить, Нэнси, милая, это же не шутки, все это очень опасно! — ее отец еще бледнее, чем в прошлый раз, а Нэнси хочется верить, что следующий так и не настает. Он стоит в дверном проеме ее комнаты, скрестив на груди руки, пока дочь не убирает все документы по делу в одну ставшую пухлой папку с эмблемой «ND», не щелкает выключателем настольной лампы и не забирается в кровать; Карсон Дрю целует девушку в лоб и на ощупь уходит в темноту коридора, закрыв за собой дверь. Нэнси слушает его удаляющиеся шаги вместе со скрипом половиц и ждет, терпеливо считая про себя минуты, а потом включает под одеялом карманный фонарик.
— Прекрати это! Сделай уже, черт тебя возьми, что-нибудь! — истерично кричит на нее Бесс, захлебываясь слезами, а Джорджи обнимает кузину за плечи, прижимая к себе; Нэнси, опять же, в первый раз думает, что если бы не Фейн, подруга набросилась бы на нее с кулаками. От той розовощекой блондиночки-хохотушки не осталось и следа — дом семьи Марвин, попавшихся врагам любопытной сыщицы под горячую руку, на днях перевернули вверх дном, мать Элизабет слегла с нервным срывом, а каждое утро у них под дверью обнаруживается новая дохлая кошка в знак того, что все только начинается. Взгляд Джорджи же тяжелый, как айсберг, и такой же холодный; «Ты уже совсем заигралась, Нэнси, — мрачно решительно говорит она, строго сдвинув брови, и еще: — Хватит, прошу тебя, нам страшно, правда страшно. Попробуй наконец хоть немного пожить как все нормальные люди, без этих твоих… тайн».
Нэнси обещает им всем, — взволнованному отцу, зареванной Бесс, рассерженной Джорджи — что что-нибудь придумает, что уже совсем скоро все будет хорошо; «Я здесь, — просто говорит она в трубку телефона с маячком, прекрасно зная, что ее услышат и правильно поймут, и мысленно аплодирует себе — после стольких лет голос у нее уже почти не дрожит, а земля не уходит из-под ног. — Я здесь, придите и поймайте меня».
(Карсон Дрю всю ночь не находит себе места, тщетно пытаясь дозвониться до дочери, а уже утром все начинается сначала, будто кто-то нажал на клавишу «restart»)
*
На Бесс Марвин из 2017 года рваные выбеленные подвернутые джинсы, короткий топ и ошейник-чокер, плотным кольцом обхвативший шею (Нэнси думает, что по какой-то причине опять оказалась в девяностых, и ей даже приходится подсчитывать, сколько раз она уже успела умереть, прежде чем она понимает, что все верно и это снова виток). Джорджи Фейн из нового десятилетия двадцать первого века курит отвратительные дешевые сигареты, мечтает прыгнуть с парашютом и играет в видеоигры, а ее стрижка становится совсем уж экстремально короткой, куда смелее, чем годы до этого. У Элен Корнинг уже двое детей, Ханна Груин может приготовить традиционное блюдо почти любой кухни мира, а Карсон Дрю из-за всех пережитых дочерью приключений выглядит очень уставшим и слишком рано поседевшим; девушка смотрит на всех этих людей вокруг себя, пытаясь как можно лучше вместить новые проекции в радужку своих глаз, прежде чем «блокнот смертей» пополнится новой строчкой.
Нэнси насмерть сбивает машина очередных ублюдков, потому что она опять подобралась слишком близко к разгадке; Нэнси задыхается в тесном душном подвале заброшенного здания городского суда с заколоченными окнами и дверьми, Нэнси сгорает заживо в чужом доме, Нэнси судорожно зачерпывает пальцами собственную кровь из простреленного бедра, хотя понимает, что уже ничего не успевает сделать. Она умирает снова и снова, снова, снова и снова, чтобы этого не случилось с кем-то другим; она умирает уже девяносто лет, потому что однажды сорвалась в пропасть, потому что однажды ей просто внезапно перестало везти.
Старенький облезлый катер с пробитым дном в агонии чихает-фыркает мотором, выпуская последние оставшиеся в баке пары бензина в воздух, и замолкает навсегда, уходя ко дну; где-то в мире совсем скоро воскреснет новая маленькая рыжая Нэнси Дрю, живущая от пули промеж глаз до перерезанного троса, от ножевого ранения до нераскрывшегося купола парашюта.
(но все-таки, милая, ты и сама прекрасно знаешь: у всякой пропасти так или иначе должно быть дно)
@темы: фф, nancy drew