артемис фаул был прав
Артемис Фаул(/)Элфи Малой; нехронологическое повествование, даркфик; 1214 слов
2.
Первую неделю в клинике Нижних Уровней Артемис только лишь спит, смотрит в потолок и перетряхивает в уме цифры-цифры-цифры; к его голове подключены крохотные, мерно гудящие аппараты, шебуршащиеся в мозгу, а безнадега и скука захлестывают с головой, накатываясь волнами и оставляя в ушах лишь шум. Тускло-желтые больничные стены шепчут о страданиях и пережитой боли — своей ли, друзей ли, Крута ли; он с детства ненавидел эту мерзкую апатию, когда, бывало, лежал в поместье Фаулов с температурой выше сорока и смотрел в одну точку, не в силах двинуть и рукой. Это было ужасно давно, кажется, в прошлой жизни, а теперь, когда все прожитое позади, дает о себе знать еще и физическая усталость, и каждая мышца отзывается болью. Артемис пробует считать дни, что пребывает здесь, но почему-то всякий раз сходится на цифре, кратной четырем, хотя знает, что это не соответствует истине.
Элфи приходит к нему в палату каждый день, но застает юношу без сознания; капитан наверняка знает, что он почти всегда просто притворяется, потому что не может смотреть ей в глаза, конечно, она знает. Впрочем, не имеет значения, решает Артемис, и снова считает-считает-считает, не давая мозгу расслабиться хоть на мгновение. Четверки пульсируют в его больном разуме, и он морщится, будто они и в самом деле способны как-то повредить, обжечь излишне уязвимое сознание; он не может видеть, как Элфи тепло улыбается, смотря на его чуть-чуть подрагивающие во сне ресницы, но, возможно, оно и к лучшему. Однажды эльфийка, думая, что он спит, нежно проводит ладонью по его щеке, задержав руку на мгновение дольше, чем сперва собиралась, и Артемис с трудом сдерживается, чтобы не перехватить ее пальцы и не прижать к себе ближе.
Этим бы он только сломал тот хрупкий мир, что пришел сам собой на смену войне — с какой целью, по какой причине и надолго ли?
Аргон неустанно наблюдает за прогрессом в его лечении, отмечая в своем старомодном пухлом блокноте любую мелочь, а Фаул, случается, пребывая в должном настроении, машет рукой крохотной видеокамере в одном из углов своей палаты, прекрасно зная, что доктор это увидит. Иногда врач сюсюкает и нарочно коверкает слова, ставя в них уродливые неверные ударения, будто успевает забыть, с кем имеет дело, иногда — и юноша понимает, что бедро гнома снова саднит, мешая тому спать ночами, управлять волшебной клиникой и нормально жить — почти язвит и доводит до белого каления набившими оскомину тестами, правильные ответы на которые гангстерский сынок выучил еще лет семь назад, если не раньше.
— Может, мне и написать вашу книгу за вас, а, доктор? — Артемис лежит на слишком маленькой для него кушетке, неудобно скрючив ноги, и щурится на свет, глядя в потолок; в кабинете волшебного психиатра четыре ярких светильника — очень, очень плохой знак, и Фаул-младший закрывает было глаза, но мерцающие перед лицом смертоносные четверки лишь сильнее опаляют веки, сияя мертвым неоновым светом. Диктофон из Верхнего мира, лежащий на краю стола, лихорадочно пищит в агонии, предупреждая о заканчивающейся на нем памяти, но в его сторону даже не смотрят.
Лицо Аргона, мерящего кабинет шагами, еще более бледное и осунувшееся, чем у только-только выкопанного покойника, он играет желваками и сердито поджимает губы, уткнув глаза в пол.
— Сосредоточьтесь на своей болезни, — хмуро роняет он, сморщившись от пронзившей бедро боли, а закономерное продолжение «молодой человек» гулким ударом бича висит в воздухе, так и не сорвавшись с губ. Артемис катает на языке что-то колкое и ехидное, чтобы поставить гиппократа на место, но четыре протяжных попискивания этого-будь-он-проклят-диктофона совсем сбивают с толку; Фаул хмурится и, сильнее подогнув колени, поворачивается на кушетке лицом к стене. В позе эмбриона, свернувшись и скрючившись, не так-то просто язвить — да и не имеет особого смысла.
В тринадцатый день своего пребывания в клинике — на счастье, совершенно не кратный четырем! — он открывает глаза и улыбается, приветствуя пришедшую Элфи. Он все еще страшно бледен, даже сильнее, чем обычно, и капитан шутит, что «теперь ты похож не на вурдалака, а на труп!», но юноша действительно рад ее видеть. Ее руки маленькие и теплые; она обнимает его, и от ее коротких волос пахнет травами, а не гарью — так от нее пахло в день смерти майора Крута, сто или двести жизней назад; Элфи напевает «с днем рождения тебя, с днем рождения те-е-ебя», нарочито страшно фальшивя, хотя оба знают, что он был еще полгода назад, осенью, а на больничном столике рядом с цветами стоит тарелочка с куском торта.
— «Всегда делай снимок», верно? — смеется эльфийка, кого-то цитируя, и Артемис улыбается ей в ответ уже менее устало и тяжело; капитан фотографирует их обоих на какое-то хитрое устройство, никогда ранее не виденное Фаулом, и тот думает, что, должно быть, Жеребкинс успел изобрести еще много-много-много чудесных вещей. Много-много-много чудесных вещей, идеи которых гангстерский сын мог бы присвоить и дорого продать жадным дельцам в Верхнем мире (Элфи смотрит на него, сердито нахмурив брови, а ее лицо как бы говорит «нет-даже-не-начинай-я-знаю-чем-это-кончится», и юноша рад, что все возвращается на круги своя).
Теплая рука эльфийки скользит по его лицу и задерживается на щеке чуть дольше, чем следовало бы, чем допускает то хороший тон; он стискивает ее крохотную ладонь в своих пальцах, кажущимися такими неловкими, способными навредить, и не хочет отпускать. Видеокамера, негромко жужжащая в углу его палаты, завтра покажет доктору Аргону запись, от которой у половины медперсонала защиплет глаза от тронувших их слез умиления, но Фаул поставил бы свою жизнь на то, что доктор давно стоит по ту сторону зеркального окна; он, как и сам юноша когда-то, действительно верит в то, что держит здесь руку на пульсе — до поры до времени.
Артемис хотел бы, чтобы от Элфи никогда больше не пахло гарью и войной; он хотел бы, чтобы умерший Крут и все-все-все так и остались там, в прошлом, за чертой.
1.
Элфи стреляет в Артемиса дважды; «пуф!» — в первый раз приказывает она себе онемевшими, не слушающимися губами, пока Фаул, радостно раскинув руки, несется на падающий зонд, а весь мир катится в тартарары, обратившись против себя. Элфи стреляет, стиснув зубы от боли, словно бы не сомневаясь и не думая: идеальный солдат, идеальная машина, не дающая осечек — хоть бы раз не прижала б курок достаточно сильно для выстрела, хоть бы раз специально дернула б руку в сторону, уводя дуло бластера в снег, не позволив красной звездочке-прицелу скользнуть по чужим черным волосам, лбу, скулам и остановиться между четвертым и пятым ребром.
Элфи мысленно говорит «прости», потому что ей и правда очень-очень жаль, но, закричи она это вслух, Артемис все равно бы не услышал.
— Это все бред, фикция, иллюзия! Я знаю, знаю-знаю-знаю! Я должен встретиться со своим безумием! — орет во все горло он, пока голос не начинает хрипеть и срываться; от выстрела он падает на колени подобно сломанной кукле, и на краткий миг Элфи допускает мысль, что этот заряд электричества был слишком сильным, чтобы просто парализовать. Она снова бормочет «прости-прости-прости», шипя от ломающей собственное тело боли, надеясь, что Фаул однажды поймет — всегда же ведь, черт возьми, понимал.
У командира Виниайа смертельная травма центральной нервной системы, говорит ей сканер на шлеме; у нее самой перебиты ноги, сломаны ребра и что-то там еще, а тускло-желтые волшебные искры, как скопление звезд, разносятся по телу эльфийки, пытаясь излечить, пытаясь собрать воедино то, что однажды насильно было разломано. Артемис видит перед глазами сияющие мертвым неоном четверки, несущие смерть, и ищет самого себя, не скрытого за масками и ухмылками, когда на самом деле уже давным-давно нашел.
Элфи стреляет дважды, прижимая курок до упора без внутренний подготовки, без раздумий, без всяких жалостливых «пуф!», без «прости-прости-прости меня», потому что это бы не помогло; идеальный солдат, идеальная машина, идеальная девочка, на которой уже ни живого места.
2.
Первую неделю в клинике Нижних Уровней Артемис только лишь спит, смотрит в потолок и перетряхивает в уме цифры-цифры-цифры; к его голове подключены крохотные, мерно гудящие аппараты, шебуршащиеся в мозгу, а безнадега и скука захлестывают с головой, накатываясь волнами и оставляя в ушах лишь шум. Тускло-желтые больничные стены шепчут о страданиях и пережитой боли — своей ли, друзей ли, Крута ли; он с детства ненавидел эту мерзкую апатию, когда, бывало, лежал в поместье Фаулов с температурой выше сорока и смотрел в одну точку, не в силах двинуть и рукой. Это было ужасно давно, кажется, в прошлой жизни, а теперь, когда все прожитое позади, дает о себе знать еще и физическая усталость, и каждая мышца отзывается болью. Артемис пробует считать дни, что пребывает здесь, но почему-то всякий раз сходится на цифре, кратной четырем, хотя знает, что это не соответствует истине.
Элфи приходит к нему в палату каждый день, но застает юношу без сознания; капитан наверняка знает, что он почти всегда просто притворяется, потому что не может смотреть ей в глаза, конечно, она знает. Впрочем, не имеет значения, решает Артемис, и снова считает-считает-считает, не давая мозгу расслабиться хоть на мгновение. Четверки пульсируют в его больном разуме, и он морщится, будто они и в самом деле способны как-то повредить, обжечь излишне уязвимое сознание; он не может видеть, как Элфи тепло улыбается, смотря на его чуть-чуть подрагивающие во сне ресницы, но, возможно, оно и к лучшему. Однажды эльфийка, думая, что он спит, нежно проводит ладонью по его щеке, задержав руку на мгновение дольше, чем сперва собиралась, и Артемис с трудом сдерживается, чтобы не перехватить ее пальцы и не прижать к себе ближе.
Этим бы он только сломал тот хрупкий мир, что пришел сам собой на смену войне — с какой целью, по какой причине и надолго ли?
Аргон неустанно наблюдает за прогрессом в его лечении, отмечая в своем старомодном пухлом блокноте любую мелочь, а Фаул, случается, пребывая в должном настроении, машет рукой крохотной видеокамере в одном из углов своей палаты, прекрасно зная, что доктор это увидит. Иногда врач сюсюкает и нарочно коверкает слова, ставя в них уродливые неверные ударения, будто успевает забыть, с кем имеет дело, иногда — и юноша понимает, что бедро гнома снова саднит, мешая тому спать ночами, управлять волшебной клиникой и нормально жить — почти язвит и доводит до белого каления набившими оскомину тестами, правильные ответы на которые гангстерский сынок выучил еще лет семь назад, если не раньше.
— Может, мне и написать вашу книгу за вас, а, доктор? — Артемис лежит на слишком маленькой для него кушетке, неудобно скрючив ноги, и щурится на свет, глядя в потолок; в кабинете волшебного психиатра четыре ярких светильника — очень, очень плохой знак, и Фаул-младший закрывает было глаза, но мерцающие перед лицом смертоносные четверки лишь сильнее опаляют веки, сияя мертвым неоновым светом. Диктофон из Верхнего мира, лежащий на краю стола, лихорадочно пищит в агонии, предупреждая о заканчивающейся на нем памяти, но в его сторону даже не смотрят.
Лицо Аргона, мерящего кабинет шагами, еще более бледное и осунувшееся, чем у только-только выкопанного покойника, он играет желваками и сердито поджимает губы, уткнув глаза в пол.
— Сосредоточьтесь на своей болезни, — хмуро роняет он, сморщившись от пронзившей бедро боли, а закономерное продолжение «молодой человек» гулким ударом бича висит в воздухе, так и не сорвавшись с губ. Артемис катает на языке что-то колкое и ехидное, чтобы поставить гиппократа на место, но четыре протяжных попискивания этого-будь-он-проклят-диктофона совсем сбивают с толку; Фаул хмурится и, сильнее подогнув колени, поворачивается на кушетке лицом к стене. В позе эмбриона, свернувшись и скрючившись, не так-то просто язвить — да и не имеет особого смысла.
В тринадцатый день своего пребывания в клинике — на счастье, совершенно не кратный четырем! — он открывает глаза и улыбается, приветствуя пришедшую Элфи. Он все еще страшно бледен, даже сильнее, чем обычно, и капитан шутит, что «теперь ты похож не на вурдалака, а на труп!», но юноша действительно рад ее видеть. Ее руки маленькие и теплые; она обнимает его, и от ее коротких волос пахнет травами, а не гарью — так от нее пахло в день смерти майора Крута, сто или двести жизней назад; Элфи напевает «с днем рождения тебя, с днем рождения те-е-ебя», нарочито страшно фальшивя, хотя оба знают, что он был еще полгода назад, осенью, а на больничном столике рядом с цветами стоит тарелочка с куском торта.
— «Всегда делай снимок», верно? — смеется эльфийка, кого-то цитируя, и Артемис улыбается ей в ответ уже менее устало и тяжело; капитан фотографирует их обоих на какое-то хитрое устройство, никогда ранее не виденное Фаулом, и тот думает, что, должно быть, Жеребкинс успел изобрести еще много-много-много чудесных вещей. Много-много-много чудесных вещей, идеи которых гангстерский сын мог бы присвоить и дорого продать жадным дельцам в Верхнем мире (Элфи смотрит на него, сердито нахмурив брови, а ее лицо как бы говорит «нет-даже-не-начинай-я-знаю-чем-это-кончится», и юноша рад, что все возвращается на круги своя).
Теплая рука эльфийки скользит по его лицу и задерживается на щеке чуть дольше, чем следовало бы, чем допускает то хороший тон; он стискивает ее крохотную ладонь в своих пальцах, кажущимися такими неловкими, способными навредить, и не хочет отпускать. Видеокамера, негромко жужжащая в углу его палаты, завтра покажет доктору Аргону запись, от которой у половины медперсонала защиплет глаза от тронувших их слез умиления, но Фаул поставил бы свою жизнь на то, что доктор давно стоит по ту сторону зеркального окна; он, как и сам юноша когда-то, действительно верит в то, что держит здесь руку на пульсе — до поры до времени.
Артемис хотел бы, чтобы от Элфи никогда больше не пахло гарью и войной; он хотел бы, чтобы умерший Крут и все-все-все так и остались там, в прошлом, за чертой.
1.
Элфи стреляет в Артемиса дважды; «пуф!» — в первый раз приказывает она себе онемевшими, не слушающимися губами, пока Фаул, радостно раскинув руки, несется на падающий зонд, а весь мир катится в тартарары, обратившись против себя. Элфи стреляет, стиснув зубы от боли, словно бы не сомневаясь и не думая: идеальный солдат, идеальная машина, не дающая осечек — хоть бы раз не прижала б курок достаточно сильно для выстрела, хоть бы раз специально дернула б руку в сторону, уводя дуло бластера в снег, не позволив красной звездочке-прицелу скользнуть по чужим черным волосам, лбу, скулам и остановиться между четвертым и пятым ребром.
Элфи мысленно говорит «прости», потому что ей и правда очень-очень жаль, но, закричи она это вслух, Артемис все равно бы не услышал.
— Это все бред, фикция, иллюзия! Я знаю, знаю-знаю-знаю! Я должен встретиться со своим безумием! — орет во все горло он, пока голос не начинает хрипеть и срываться; от выстрела он падает на колени подобно сломанной кукле, и на краткий миг Элфи допускает мысль, что этот заряд электричества был слишком сильным, чтобы просто парализовать. Она снова бормочет «прости-прости-прости», шипя от ломающей собственное тело боли, надеясь, что Фаул однажды поймет — всегда же ведь, черт возьми, понимал.
У командира Виниайа смертельная травма центральной нервной системы, говорит ей сканер на шлеме; у нее самой перебиты ноги, сломаны ребра и что-то там еще, а тускло-желтые волшебные искры, как скопление звезд, разносятся по телу эльфийки, пытаясь излечить, пытаясь собрать воедино то, что однажды насильно было разломано. Артемис видит перед глазами сияющие мертвым неоном четверки, несущие смерть, и ищет самого себя, не скрытого за масками и ухмылками, когда на самом деле уже давным-давно нашел.
Элфи стреляет дважды, прижимая курок до упора без внутренний подготовки, без раздумий, без всяких жалостливых «пуф!», без «прости-прости-прости меня», потому что это бы не помогло; идеальный солдат, идеальная машина, идеальная девочка, на которой уже ни живого места.
@темы: фф, artemis fowl